Дрожь и оцепенение [=Страх и трепет] - Амели Нотомб

Одна бессонная ночь сменилась другой, но всё было по-прежнему. В голове у меня был все такой же туман. Однако, я не отчаивалась. Необъяснимый оптимизм придавал мне храбрости. Так, не отрываясь от моих расчётов, я затевала разговоры с моей начальницей на совершенно отвлечённые темы:

— В вашем имени есть слово «снег». В японской версии моего имени есть слово «дождь». Мне кажется это знаменательным. Между вами и мной такая же разница, как между снегом и дождём, что не мешает им обоим состоять из одной и той же материи.

— Вы действительно думаете, что вас и меня можно сравнивать?

Я смеялась. На самом деле, это был нервный смех от недосыпания. Иной раз меня охватывала усталость, приступы безнадёжности, но, в конце концов, всё заканчивалось смехом.

Бочка Данаид не переставала заполняться цифрами, утекавшими сквозь мой дырявый мозг. Я была Сизифом бухгалтерии, этаким мифическим персонажем, я никогда не отчаивалась и в сотый и тысячный раз бралась за неумолимые вычисления. Между тем в этом было какое-то колдовство: я ошиблась тысячу раз, это было бы похоже на повторение одной и той же мелодии, если бы мои ошибки не были всегда разными, при каждом пересчёте я получала новый результат. Это было почти гениально.

Нередко между двумя расчётами я поднимала голову, чтобы посмотреть на ту, что обрекла меня на этот каторжный труд. Её красота очаровывала меня. Единственное что, вызывало у меня сожаление, были её опрятно прилизанные средней длины волосы, уложенные неподвижной волной. Их непреклонность, казалось, говорила: «Я — женщина руководитель». Тогда я предавалась моему любимому занятию: мысленно ерошила ей волосы. Я давала свободу этой иссиня-чёрной шевелюре. Мои невидимые пальцы придавали ей изящно-небрежный вид. Иногда, я, совсем расшалившись, приводила её причёску в такой состояние, словно она только что провела бурную ночь любви. Такая жестокость придавала её красоте возвышенность.

Однажды Фубуки застала меня за моим воображаемым причёсыванием:

— Почему вы на меня так смотрите?

— Я думала о том, что по-японски слова «волосы» и «бог» звучат одинаково.

— "Бумага" тоже, не забывайте. Займитесь своим досье.

Мои мозги все более размягчались. Я всё меньше и меньше понимала, что можно говорить, а что нельзя. Однажды когда я пыталась найти курс шведской кроны на двадцатое февраля 1990 года, мой рот заговорил сам по себе:

— Кем вы хотели стать в детстве?

— Чемпионом по стрельбе из лука.

— Вам бы это очень пошло!

Поскольку она не спросила у меня о том же, я заговорила сама:

— А я, когда была маленькой, хотела стать Богом. Богом христиан с большой буквы "Б". В пять лет я поняла, что мои амбиции неосуществимы. Тогда я, слегка разбавив вино водой, решила стать Христом. Я воображала свою смерть на кресте на глазах у всего человечества. В возрасте семи лет я поняла, что и на это рассчитывать не приходится. Тогда я скромно решила стать мучеником. На таком выборе я остановилась на долгие годы, но этого тоже не случилось.

— А потом?

— Вы знаете: я стала бухгалтером в компании Юмимото. И думаю, что ниже пасть я уже не могла.

— Вы так думаете? — спросила она со странной улыбкой.

Наступила ночь с тридцатого на тридцать первое. Фубуки ушла последней. Не понимаю, почему она не отпустила меня, ведь было ясно, что мне не справиться и с сотой долей моей работы?

Я осталась одна. Эта была моя третья бессонная ночь подряд в гигантском офисе. Я считала на калькуляторе и записывала всё более и более нелепые результаты.

И тогда со мной случилось нечто странное: мой дух покинул тело.

Внезапно, я перестала чувствовать себя скованной. Я встала. Меня охватило чувство свободы. Никогда я не была столь свободной. Я подошла к окну. Далеко подо мной были огни города. Я была Богом и парила над миром. Со своим телом я расквиталась, выбросив его из окна.

Я погасила неоновые лампы. Далёких огней города было достаточно, чтобы все различать. Я пошла на кухню, налила стакан колы и залпом выпила её. Вернувшись в бухгалтерию, я развязала ботинки и закинула их подальше. Я прыгала со стола на стол, крича от радости.

Я была так легка, что одежды тяготили меня. Тогда я стала снимать одно за другим и разбрасывать вокруг. Оставшись совсем голой, я сделала стойку на руках, хотя раньше не умела этого делать, и прошла на руках по соседним столам. Затем, выполнив великолепный кульбит, я прыгнула и приземлилась на место моей начальницы.

Фубуки, я Бог. Даже, если ты не веришь в меня, я Бог. Ты руководишь, но это не имеет значения. Я царю. Власть меня не интересует. Царить — это так прекрасно. Тебе и не снилась моя слава. Слава прекрасна. Ангелы трубят в мою честь. Этой ночью я на вершине славы и все благодаря тебе. Если бы ты только знала, что трудишься во славу мне!

Понтий Пилат также не ведал, что творил во славу Христа. Был Христос оливковых рощ, я же Христос компьютеров. В окружающей меня темноте возвышается корабельная роща мониторов.

Я смотрю на твой компьютер, Фубуки. Он большой и красивый. В потёмках он похож на статую с острова Пасхи. Минула полночь, сегодня пятница, моя святая пятница. По-французски — день Венеры, по-японски — день золота, и мне сложно понять, какая связь между иудейско-христианским мучением, латинским сладострастьем и японским обожанием нетленного металла.

С тех пор, как я покинула мирскую жизнь, чтобы стать служителем культа, время потеряло для меня своё значение и превратилось в калькулятор, на котором я набирала неправильные числа. Думаю, сейчас Пасха. С высоты моей Вавилонской башни я смотрю на парк Уэно и вижу заснеженные деревья: цветущие вишни — да, вероятно, сейчас Пасха.

Насколько Рождество наводит на меня тоску, настолько Пасха делает меня счастливой. Бог, становящийся младенцем, — удручающее зрелище. Бедняга, становящийся Богом, — нечто совсем иное. Я обнимаю компьютер Фубуки и покрываю его поцелуями. Я тоже мученик на кресте. Что мне нравится в распятии, это конец. Я, наконец, перестану страдать. Все моё тело сплошь приколотили гвоздями так, что не остаётся ни малейшей частички. Мне отсекут голову ударом сабли, и я больше ничего не буду чувствовать.

Знать, когда умрёшь, это великая вещь. Можно создать из своего последнего дня произведение искусства. Утром мои мучители придут, и я скажу им: «Я сдаюсь! Убейте меня, но исполните мою последнюю волю: пусть Фубуки предаст меня смерти. Пусть свернёт мне голову, как перец. Чёрным перцем потечёт моя кровь. Берите и ешьте, потому что мой перец был пролит за вас, за толпу, перец нового вечного альянса. Вы будете чихать в память обо мне».

И вдруг мне стало холодно. Напрасно я сжимала в объятиях компьютер, меня это не согревало. Я оделась, стуча зубами, легла на пол и, опрокинув на себя мусорную корзину, потеряла сознание.

Надо мной раздался крик. Я открыла глаза, увидела мусор, снова закрыла и провалилась в бездну.